А. Ланьков. Сколько стоит бежать из Северной Кореи

Южнокорейскую столицу массовыми демонстрациями не удивить. Корейцы протестуют охотно, шумно, организованно (но никаких побитых стекол или опрокинутых автомобилей!) и по самым разным поводами, причем достается от демонстрантов политике не только своего правительства, но и иностранных держав. По понятным причинам, главным местом таких демонстраций служит американское посольство. Однако в последнее время толпы протестантов с плакатами можно видеть в другом месте – напротив посольства китайского. Причиной возмущения стали сообщения о том, что в последние недели китайские власти проводят массовые облавы, направленные против скрывающихся в Китае северокорейских беженцев, и активно выдают пойманных таким образом беглецов обратно в Северную Корею. Эти демонстрации служат напоминанием о проблеме, которая существует уже полтора десятка лет – проблеме нелегальной миграции жителей КНДР в Китай.

Большинство тех, кто не знаком с реальной ситуацией, подразумевает, что беженцы из Северной Кореи напоминают тех диссидентов, которые в семидесятые легальными и нелегальными путями уходили на Запад из СССР и стран Восточной Европы. Однако эта аналогия работает плохо и, скорее, мешают понять ту ситуацию, что сложилась вокруг северокорейских беженцев.

Часто подразумевается, что беженцы в своем большинстве направляются из Северной Кореи в Южную. Однако лишь немногие из беженцев покидают Северную Корею с намерением перебраться в Сеул. В своем подавляющем большинстве беженцы – не политические, а экономические мигранты. Изначальной целью большинства из них является не Южная Корея, а Китай. Фактически мы имеем дело не с политической эмиграцией, а с движением гастарбайтеров.

Нелегальное движение через корейско-китайскую границы не прекращалось никогда, даже в самые суровые времена Великого Кормчего Мао и Великого Вождя Ким Ир Сена, однако резкое увеличение численности беженцев произошло в середине 1990-х гг. Вызвано оно было двумя экономическими факторами. С одной стороны, экономическое положение Северной Кореи, и до того не блестящее,  тогда стало чудовищным: в стране свирепствовал голод, жертвами которого стало около 600 000 человек. Голод не только вверг большинство населения в полную нищету, но и привел к параличу полицейского и административного аппарата, который раньше жестко контролировал передвижение северокорейцев внутри страны. С другой стороны, набиравшее скорость «китайское экономическое чудо» привело к тому, что даже в захолустных городках Манчжурии стали появляться рабочие места, которые казались очень привлекательными корейским гастарбайтерам (и совершенно не интересовали китайских рабочих).

Именно тогда, в конце девяностых, сотни тысяч северокорейцев стали покидать родные места и через плохо охраняемую границу перебираться в Китай. Основная часть беженцев оказалась в пограничных районах Северо-Восточного Китая, где проживает много этнических корейцев и существует корейский автономный округ Яньбянь. В китайском приграничье можно существовать, вовсе не владея китайским – особенно если не покидать многочисленных корейских поселков.

Беженцы заняты в тех отраслях, которые обычны для гастарбайтеров во всем мире: строительные рабочие, уборщицы, батраки (или, выражаясь политкорректнее, «наемные сельскохозяйственные рабочие»), посудомойки и прислуга. Среди беженцев преобладали женщины, которым было проще и до границы добраться, и в Китае устроиться. Многие из беженок стали сожительствовать с китайскими крестьянами, в основном – с такими, которым бедность, привычка к алкоголю, увечье или иные обстоятельства не оставляют шансов на то, чтобы найти себе «нормальную» китайскую жену. Формально эти браки не регистрируются, так как беженки находятся на территории Китая нелегально и, теоретически, подлежат депортации в случае обнаружения властями.

Вопреки тому, что пишет пресса, до недавнего времени китайские власти не проявляли особого рвения в поиске беженцев. Помню, что пару лет назад сказал мне по этому поводу сильно поддатый сотрудник прокуратуры корейской автономии в Китае: «Да мы же все понимаем, сами прошли через такое в шестидесятые. Мы этих беженцев ловим мало, и только если из Пекина придет инструкция. А так, если они живут себе спокойно и работают где-то, мы их не трогаем». В общем, китайский силовик не слишком погрешил против истины.

Беженцы в своей массе являются выходцами из северокорейских низов: крестьяне, шахтеры, мелкие служащие местных учреждений. Образованием они не блещут и политикой особо не интересуются. Для большинства северокорейских беженцев в Китае вся политика с идеологией сводится к одному: как бы заработать  на три чашки риса в день (а если повезет – то и на пельмени на выходные). Задача, спору нет, скромная, но надо помнить, что в Северной Корее рис – эта пища богачей и чиновников, простонародье там питается – и всегда питалось – кукурузой. Типичная беженка – это вовсе не интеллигент-диссидент, а крестьянка лет сорока, и ушла она за кордон не для того, чтобы бороться с режимом (она и слов-то таких, обычно, не знает), а для того, чтобы зарабатывать деньги на прокорм себя и оставшейся на Севере семьи.

Количество северокорейских беженцев в Китае достигло пика около 2000 года, когда их численность оценивалась в 200 000–250 000 человек. В последние годы их численность сильно сократилась и сейчас оценивается в 20 000–30 000 человек. Сыграли в уменьшении числа беженцев свою роль и улучшение экономической ситуации в Северной Корее, и относительно успешные попытки властей КНДР взять границу под контроль.

Во времена Генералиссимуса Ким Ир Сена побег в Китай считался политическим преступлением, и карался несколькими годами тюремного заключения. С конца девяностых годов ситуация изменилась. Задержанные при  переходе границы или выданные Китаем беженцы сначала проходят фильтрацию, в ходе которой следователи пытаются добиться от них признания в контактах с иностранцами, южнокорейцами или миссионерами (распространения христианства в Пхеньяне реально боятся). Те, кто в подобных деяниях не признались – то есть большинство задержанных, – на несколько месяцев оказываются в лагере для совершивших легкие правонарушения. В худшем случае они могут оказаться и в тюрьме, но обычно на короткий срок, год или около того. При том, что северокорейские тюрьмы – место крайне неприятное, по былым северокорейским меркам такой подход является вполне либеральным.

Казалось бы, выезд в Южную Корею для большинства беженцев является наиболее логичным решением всех их проблем. Два корейских государства не признают друг друга, и в силу этого по южнокорейским законам все граждане КНДР автоматически считаются гражданами Республики Корея. Они имеют право в любое время въезжать на территорию Южной Кореи, на них распространяются разнообразные социальные льготы и пособия. Наконец, уровень жизни в Южной Корее несравнимо выше, чем в Китае, так что даже неквалифицированным трудом там можно зарабатывать на вполне достойную (по северокорейским меркам – безумно роскошную) жизнь.

Однако на практике осуществить такое решение могут лишь немногие. Дело в том, что южнокорейские официальные представительства на территории Китая, следуя инструкциям из Сеула, оказывают помощь лишь тем из беженцев, которые представляют политическую и разведывательно-информационную ценность. Иначе говоря, если в южнокорейское консульство где-нибудь в Шанхае приходит  беглый подполковник северокорейского спецназа или второй секретарь провинциального комитета комсомола, то таким людям будет оказана поддержка и, в конце концов, их так или иначе вывезут в Сеул. Однако бывшей скотнице или крановщице, которые составляют подавляющее большинство беженцев, ничего в южнокорейском посольстве или консульстве не светит. С ней там либо вовсе не будут разговаривать, либо же посоветуют обращаться в южнокорейские представительства за пределами Китая.

Этот подход связан с двумя обстоятельствами. С одной стороны, Юг не слишком хочет поощрять миграцию. Времена идеологического противостояния двух корейских государств давно прошли, и тысячи беженцев, в своей массе – малообразованных, с плохим здоровьем, без особой квалификации – создают нагрузку на систему южнокорейского социального обеспечения. С другой стороны, важную роль играет отношение Китая, который занимает нейтральную позицию во внутрикорейском конфликте, и который не хочет, чтобы через его территорию пошел по-настоящему массовый транзит беженцев из КНДР.

Поэтому тем беженцам, которые решили направиться в Южную Корею, следует сначала добраться до южнокорейского посольства где-нибудь в третьей стране (обычно речь идет о Бангкоке, но некоторые обращаются в посольства в Лаосе, Вьетнаме и Монголии). Там, после нескольких недель ожидания и вдумчивых бесед с особистами беженцу выпишут проездные временные документы и выдадут билет до Сеула.

Это означает, что беженцу необходимо сначала пересечь всю территорию Китая (не зная, как правило, китайского языка), потом  нелегально перейти границу с Лаосом, Бирмой или Монголией, добраться до столицы страны, найти там посольство – и сделать все это, не попавшись полиции и пограничникам. Задача не из простых, и на практике беженцы всегда путешествуют группами, обязательно в сопровождении проводника-брокера, который организует транспорт, ночевки, переходы границ.

Идеалистов среди брокеров давно нет. Этим нервным и опасным делом они занимаются, чтобы заработать деньги, и побеги давно превратились в чисто коммерческую операцию. Прейскурант известен достаточно хорошо. Плата за доставку взрослого беженца из Манчжурии в Улан-Батор или Бангкок составляет сейчас примерно три тысячи долларов, а более сложные случаи могут стоить много больше ($10 000–15 0000, например, стоит выезд самолетом непосредственно из Китая, с фальшивым паспортом). Примерно половина суммы в итоге достается брокеру, а остальное уходит на оперативные расходы.

Таких денег у беженцев нет, и заработать несколько тысяч долларов в Китае, где средний доход беженцев составляет 70–80 долларов в месяц, невозможно. Иногда помогают родственники в третьих странах, изредка можно получить взаймы деньги у китайских друзей, но в большинстве случаев работают семейные цепочки.

Сначала в Сеул перебирается лишь один человек. Оказавшись там, бывший беженец начинает работать. Обычно речь идет о неквалифицированной работе, но за нее в Южной Корее платят не 70 долларов, как  в Китае, а тысячу или полторы тысячи, так что за пару лет накопить нужную сумму для уборщицы вполне реально. Скопив деньги, бывший беженец находит брокера и договаривается о вывозе в Южную Корею еще одного члена семьи. Потом они работают уже вдвоем, зарабатывая деньги на следующего беглеца. За несколько лет в Сеул перетягивается вся семья.

За почти полувековой период с 1953 по 2000 год в Южную Корею перебралось всего лишь 1200 бывших жителей КНДР (именно столько беженцев насчитывалось там по состоянию на начало 2001 года). За последующее десятилетие общее количество беженцев возросло почти в 20 раз, и сейчас в Южной Корее проживает 23 000 выходцев с Севера. В последние годы в Южную Корею ежегодно в среднем прибывает 2700–2900 человек и почти все они прибывают через Китай. Однако в последнее время эта система стала давать сбои. С одной стороны, северокорейские власти с 2007–2008 годов резко усилили охрану границы с Китаем, так что переход ее стал делом непростым. Контрабандисты ходят через границу по-прежнему, так как они вполне могут «решить вопрос» с местной заставой, но вот для рядового корейца, уходящего в Китай на заработки, ситуация стала много сложнее.

Вдобавок, китайские власти в последние месяцы стали активнее вылавливать беглецов. Непонятно, идет речь об очередной кампании (какие бывали и раньше), или действительно произошел поворот в политике Пекина в отношении нелегальных иммигрантов. Наконец, изменилась ситуация в Южной Корее, общественное мнение которой до недавнего времени в целом игнорировало судьбу беженцев. Результатом стали демонстрации у китайского посольства.

Понятно, что немедленного эффекта эти демонстрации иметь не будут: Китай не собирается прогибаться под давлением чужого общественного мнения, и беженцев все равно выдворят из страны. Однако они стали напоминанием о непростой проблеме, которая, скорее всего, просуществует еще долго.

Источник: Слон.Ру