С. Третьяков. Штык строк (футурист о событиях 4-5 апреля 1920 г. во Владивостоке)

…Вечером 4 апреля на Тигровой Горе, тянущейся гребнем фортов над линией портового причала, собрались у кого-то (не помню) мы, футуристы, - Асеев, Бурлюк, Пальмов, Алымов, я. Говорили торжественные, приподнятые тосты, адресованные московским футуристам, связи с которыми еще не было, ибо в Чите сидела контр-революционная пробка атамана Семенова и японцев.
Говорили мы о том, что ориентируемся на Москву и хотя делаем это наощупь, но, несомненно, правильно.
Назад шли вечером, спускаясь в город. Улицы были безлюдны. Отряды японцев спешно занимали перекрестки. Почуяв неладное, мы прибавили шагу. За спиной закричал пулемет. Сбоку другой. Ружейные выстрелы с Тигровой Горы перекликнулись с далеким Гнилым Углом, а с броненосца "Хизен" плеснули тревожным белым светом прожектора.
Это началось знаменитое японское наступление 4 - 5 апреля. Японцы оккупировали город, часть красных войск разоружили, часть вытеснили снова в сопки и арестовали военный совет - Лазо, Луцкого, Сибирцева.
Корейские революционные организации были разгромлены, и корейцев пытали на глазах у всех, ставя босыми ногами на железные прутья вокзальной решетки.
Все японское население Владивостока вышло на улицу торжествовать победу. Прачечники, парикмахеры, часовщики и тысячи японских проституток шли сплошной воблой по улице, дома которой были утыканы японскими флагами цвета яичницы - белое с красным диском, и несли в руках такие же маленькие флажки.

Притиснутые к стене этой толпой, мы тряслись от гнева, беспомощности и мести. Многих твердолобых советоненавистников в этот день японцы научили верности своей стране. Три дня Владивосток был без власти, и не нашлось ни одной самой оголтелой группы политических проходимцев, которая бы подхватила бросовый город в свои руки.

Самим японцам, для своих же удобств, пришлось разыскивать остатки разгромленного ими же правительства, т. е. тех же самых большевиков (ибо в этот период большевики были гегемонами владивостокской коалиции) и заключать с ним соглашение о дальнейшем управлении краем.
В одном из железнодорожных домиков, позади расстрелянного японцами земства, собрались в этот день мы четверо - Бурлюк, Алымов, Асеев и я - и не вышли из комнаты, пока не записали 4 стихотворения об этом дне. И тем же вечером асеевский и мой стихи пошли в наборную газеты "Дальневосточное обозрение", выходившей по инерции, не уверенной не только в завтрашнем дне, но даже и в следующем часе.
Цитирую из своего.

"Смотрю веселые лица чужих.
Россия - до дна мне одна родна ты!
Я спокоен. Я видел зрачков ножи
И ощупал сердец разрывные гранаты.
Я читал в забровленном улиц шелесте,
Как тяжко весна умеет кровавиться,
И что есть названья, зажатые в челюсти,
Пред которыми - ландыш - слово "мерзавец".
Обезоруженные не опорочены -
В полях позванивает сталь мотыг.
Пришедшие сюда!
Я спокоен,
Когда молчание звончей пощечины,
А взгляд - штык.
Да!"

Партизаны Уссурийского края ответили на выступление тем, что в два дня исчезла дорога Никольск-Уссурийск - Хабаровск. Чуть ли не триста верст рельс было снято со шпал и зарыто в землю. Чтобы спасти Приморье от войны и прямого оккупационного разгрома, большевики двинули по линии специальную комиссию, которая должна была успокоить вздыбившееся население. Эта мучительная работа была поручена Уткину, веселому косматому Уткину, недавно вернувшемуся из эмиграции в Австралии. А через несколько недель тело Уткина прибыло во Владивосток - он вместе с журналистом Граженским был застрелен в вагоне белогвардейцем Кореневым.
Лазо, Луцкий и Сибирцев не вернулись из японского плена.
На вопросы японцы отвечали: "Ницево неицвецно", - делали лицемерное предположение о том, что Лазо ушел в сопки. Только через год в Тяньцзине мне был передан подслушанный в ресторане рассказ одного из белогвардейских офицеров, который принимал участие в уничтожении Луцкого, Лазо и Сибирцева.
Оказывается, они были выданы белогвардейскому отряду, состоявшему на иждивении японского штаба, в мешках перевезены на подгородную железнодорожную станцию и там живьем засунуты в топку паровоза.
Передавалось, что Лазо сопротивлялся, пытался вырваться, но, ударившись головой о начельник топки, потерял сознание.
Об этом я сообщил в Читу Чужаку и, насколько мне помнится, он это известие опубликовал то ли в "Дальневосточном телеграфе", то ли в журнале "Творчество".
Генерал Оой, японский главнокомандующий, был вдохновителем всей той пытки, от которой страдал Дальний Восток в угоду интервенции.
Последняя его мерзость была совершена накануне объединения всех дальневосточных разорванных областей под единой гегемонией большевистской Читы, загримированной буферным обозначением Дальневосточной республики.
Когда позднею осенью 20-го года шли прения во владивостокском Народном собрании, воссоединяться или не воссоединяться, и коммунистическое большинство доламывало колеблющуюся середку меньшевиков и эсеров, Оой вызвал к себе правительство и представителей фракций.
В приемной диван полукругом охватывали стулья, перед диваном столик с единственной чашкой чая.
Через двадцать минут ожидания вошел генерал, сел на диван и сделал предостережение, грозя переворотом, в случае, если Дальневосточная республика будет организована.
Республика была создана, правда, ненадолго. Генерал Оой ушел, уступив свое место генералу Тачибана, и в середине 21-го г. на владивостокский престол сел Меркулов распродавать по дешевке тем же японцам военные и портовые запасы многострадального города.
Вспоминаю об этих, казалось бы посторонних, фактах потому, что вся трехлетняя газетная работа на Дальнем Востоке была под знаком яростного сопротивления оккупантскому нажиму и издевательствам белогвардейщины, жившей под крылышком японского штаба.
Через несколько дней после апрельского разоружения, в атмосфере наступившего полуподполья, пишу в "Красном знамени" фельетон под названием "Танка".
Танка - это национальная японская поэтическая форма. Пятистрочие по пять и по семь слогов.
Танки были следующие, - первая называлась "Оку па дзия" (оккупация).

"Ходзя ина вон. Хозяина вон
Ори, Оривы кину. Ори ори выкину
Ато похаре. А то по харе
Дзао корокуку сим За окорок укусим
Поту рим ипо гоним". " - Потурим и погоним".

Другая танка была посвящена штабной японской газете (на русском языке) "Владиво-Ниппо", которая травила владивостокских коммунистов и председателя земской управы Медведева.

"Владиво Ниппо! "Владиво Ниппо.
Мо тай, мо тай ядзи ком! Мотай, мотай языком!
Натебе иену! На тебе иену!
Уморико мунис та! Умори коммуниста!
Побо риме дведе ва!" Побори Медведева!"

В третьей танке говорилось о стремительно падающем сибирском (Колчаковском) рубле, которым торговали валютчики в кафэ Кокина (черная биржа Владивостока).

"Кати! Кати! Но!! "Кати! Кати! Но!!
Руб уко кината ет Рубль у Кокина тает.
Яма вы рита. Яма вырыта.
Христ таради похо ди! Христа ради походи!
Кайся, кайся, иди от." Кайся, кайся, идиот."

50 % "слов" этих танок были настоящие японские, взятые из словаря. Звуковая сторона была выдержана (японский язык не знает звука "л"). Японцы читали и говорили: "Звучание наше, а смысла не поймем".
Прошло несколько дней, пока им расшифровали эти танки белогвардейские друзья.

Источник: http://uznet.biz/Han/Articles/ArticleInfo.aspx?Id=93d26d92-9924-4916-9d71-18737f98fcf2 

http://kore-saram.ru/S-Tretyakov-SHtik-strok