Я был инопланетянином с самых малых лет, то есть, как только стал вглядываться в этот мир, я неустанно удивлялся окружающим меня людям, в первую очередь детям, конечно, например, почему этот мальчик постоянно орет, а тот постоянно плачет, этот весел, светел и хорош, а тот угрюм и закрыт, и, вероятно, всех ненавидит? Или почему наша школьная учительница в неизбывном раздражении бьет каждого линейкой по голове, а перед физиком на переменах, неустанно покачивая бедрами, кокетливо хохочет? В общем, великое множество «почему», имевших конечно свое поверхностное объяснение, таков характер, нрав, воспитание ребенка, или учительница одинока, вдобавок не любит свою работу, но во всем этом, по моему не по-детски твердому убеждению, не хватало все объясняющей и исчерпывающей глубины.
И только однажды я что-то понял, глядя на нашего соседа дядю Колю, который обыкновенно был тих, застенчив, вежлив, немногословен, ходил туда-сюда на завод, где работал младшим, потом старшим инженером, но когда уезжала жена, в командировку или к родным, он отчаянно запивал, собирал у себя дома собутыльников, после визгливых теток, пил, гулял, орал, лазал им под юбки, потом, как он сам любил говорить, водил их в номера. После, поскольку становилось скучно, выходил во двор, а жили мы в доме артистов, и все этим сказано, находил такого же, как он, буйного, мерзкого, пьяного, это было несложно, потому что каждый подъезд по вечерам пил, словно работал, и начинал с ним драться, до потери пульса, приятели вовремя или с опозданием уводили его домой, укладывали спать, он вскакивал, орал, – еле-еле, в общем, успокаивали, а на утро всегда одно и то же: я слышал, как кто-то бездомной собачкой царапался в нашу дверь, это был Николай, он знал, поскольку моя бабушка работала врачом, у нее всегда был спирт.
И вот наш сосед с низко опущенной головой, шепотом, извиняясь, на цыпочках, проходил на кухню, бабушка с тяжелым вздохом – а не пустить ведь нельзя, вдруг помрет? – доставала свое лекарство, разводила его, наливала рюмку, потом ставила перед ним тарелочку с соленым огурцом или корейской морковкой, и перед тем, как он, бедолага, выпьет, обрушивала на него свою тираду, уже отшлифованную за столько раз. Мол, опять ты за свое, ничтожество, такой-сякой, о, бедная Римма, что ж с тобой делать-то, может лечиться пора, знаешь, у меня в наркологическом есть хороший знакомый, позвонить?!… А тот в ответ бормотал что-то неубедительное, косноязычное, неутешительное, то ли с начальником поругался, то ли премию не дали, то ли авария случилась на его участке, то ли, то ли, то ли, – то ли что-то еще. Потом он все-таки выпивал и десять минут что-то рассказывал, оживленный, полегчало, значит, надеясь, что, может, нальют еще, но это зависело только от настроения бабушки, а оно было, как погода, очень переменчиво. Так вот, однажды он пришел, вот таким же ранним утром, после пьянки, неизменных скандалов, жутких избиений, кровопролития, женских воплей, вызовов милиции, все завершалось на лестничной площадке, точнее приполз, был запущен, посажен на место, выслушал очередную тираду, и на гневный вопрос «Да когда же это кончится, Николай, ааа?!», вдруг сказал, нет, прямо воскликнул, всем лицом своим ища сострадания:
«Да холодно мне, Екатерина Васильевна, понимаете, ХО-ЛО-ДНО!!!»
И с какой-то страстью, нет, даже яростью, бил себя в грудь, а потом и вовсе заплакал. И бабушка, к моему удивлению, ничего не сказала ему в ответ, я помню это мгновение до сих пор, как побледнело ее лицо, даже окаменело, может, она заглянула в себя, вспомнила свой холод, свои сквозняки и заморозки, и только чуть заметно вздохнула. Именно с тех пор я считаю, что в основе всех человеческих поступков, порывов, поведений и заблуждений, безумных, непредсказуемых, каких угодно еще, всегда лежит лишь одна – о, да! – только эта причина.
Комментариев нет:
Отправить комментарий