Пэк Кахым. Всё тот же, Кынвон

Пэк Кехым

Перевод Татьяны Акимовой

1

Ноги утопали в грязи, идти становилось всё тяжелее. Он старался наступать на клочки травы, пробивавшейся посреди горной тропинки, но в темноте ноги то и дело проваливались в мокрое месиво. Влажная от ночной росы трава прилипала к ногам. «Легче было бы идти босиком», — подумал он и оглянулся. Там, внизу, тускло мерцали огни деревни. Он уже понял, что сбился с пути, но зашёл слишком далеко, чтобы возвращаться назад. Эта мысль не давала ему покоя уже больше часа. Но его словно какая-то сила затягивала всё дальше в горы. Прищурившись, он посмотрел вперёд, но ничего не увидел. Наконец спряталась и луна, его единственный проводник в потёмках, и только чёрная мгла неподвижно следила за ним. Он знал, что заблудился, но возвращаться не хотел.

Много лет назад, примерно в эти же дни, в мае, его отец ушёл из дома и больше не вернулся. Ему было тогда десять, брату Кынбону пять. Прошло уже 28 лет, но тот день он отчётливо помнит. Утром отец ушёл из дома как обычно — в синих резиновых шлёпанцах и майке, и поэтому никто не мог и подумать, что он больше не вернётся. Во всей деревне не нашлось никого, кто встретил бы отца на улице в тот самый обычный выходной день. Вскоре прокатился слух, что отец был шпионом.

Никто не искал его и не беспокоился. По крайней мере, так было в первый день. Когда и на второй день отец не вернулся, вместо того, чтобы бить тревогу, женщины начали ворчать. Мать сказала, что он наверняка где-то сидит играет в карты, а бабушка стала молиться: «Господи, прости моего неразумного сына». Бабушка в то время как раз оставила буддизм и стала прилежной христианкой. «Господи… Вот уже неделя, Господи... А сыночка моего… ни слуху, ни духу, Господи… Помоги, чтобы он вернулся, Господи…» Старший внук молча наблюдал, как молится бабушка и про себя вторил ей на каждое «Господи…»

Прошла неделя, а отец так и не вернулся. Мать с бабушкой не находили себе места. До маленькой деревушки доходили страшные вести, будто в соседнем городе погибло много людей, но они старались не брать в голову, утешая себя мыслью, что в одном белье так далеко не уйдёшь, и тем более не осмелишься войти в город. Бабушка в слезах без конца причитала «Господи…», а мама днями напролёт стояла на окраине деревушки и высматривала отца, но он так и не вернулся.

Больше десяти дней мать простояла у дороги, ожидая отца. Они с бабушкой начали думать, что он и вправду ушёл в соседний город, но на людях вида не подавали, а дома просто не находили себе места.

Бабушка, которая до этого всегда была здорова, на следующий год отошла к Господу, а ещё через год мама ушла в новую семью, бросив двоих сыновей, двенадцати и семи лет. Родственники по очереди приносили им продукты, но каждый раз были так увлечены сплетнями о матери, что забывали поинтересоваться, как живётся племянникам. Мальчики были вынуждены со всем справляться самостоятельно, и были рады, что, по крайней мере, не голодают.

Принести детям рис и осыпать проклятиями мать стало для родственников традицией. Похоже, что их проклятья подействовали. Сейчас старший сын как раз шёл к матери, которая лежит при смерти. Он остановился, снял с себя промокший насквозь пиджак и лёг прямо на землю. Он уже забыл, когда последний раз видел звёзды. Он закрыл глаза и долго лежал, пытаясь отдышаться.

Уже прошло три года, как он устроился работать в продюсерское агентство. Это было его двадцать седьмое место работы после переезда в Сеул. Он забросил учёбу в старших классах школы, а без аттестата сложно устроиться на работу. Но он не отчаивался, и если появлялась возможность хоть ненамного улучшить своё положение, он всегда использовал её. Но менеджером устроиться ему удалось по счастливой случайности — у него не было ни связей, ни особых способностей к этой работе.

До этого он работал в бане. Среди его клиентов был директор продюсерского агентства, который ходил к нему уже больше года. Именно он и отметил своего парильщика.

— Мне нужен надёжный и честный работник, ты бы мне подошёл.

— Надёжный и честный?

Он как раз тёр директору бедро. Что такое честный, он понял, а вот что имелось в виду под словом «надёжный», он не знал. Но, как всегда, переспрашивать не стал. Не задавать вопросов было своеобразным правилом его жизни.

Прервавшись на несколько секунд, он продолжил тереть. Директор страдал геморроем, шишка была огромных размеров, и мужчина старался не задеть больное место. Директор резко перевернулся с живота на спину. Мужчина отпрянул.

— Извините, я задел больное место?

— Да нет, я поговорить.

— Так я ещё спину не закончил.

— Хватит уже, сколько можно тереть. Мне это надо только, чтобы освежиться и убить время, так что не бери в голову. Я вот о чём... — и директор протянул руку.

Банщик начал тереть её.

— Знаешь, чем ты мне нравишься? Ты всегда трёшь с одинаковой силой, даже когда уже оттирать нечего.

Он продолжал молча слушать.

— Это и есть надёжный.

Директор лежал с закрытыми глазами. Мужчина не мог понять, в чём причина расположения директора, и украдкой оглядел его обнажённое тело.

— Хочешь у меня работать? Будешь справляться — неплохо заработаешь.

Мужчина равнодушно продолжал работать мочалкой. Почти все его клиенты, лёжа на скамье в парилке, ведут себя так же. Они всегда изображают из себя больших начальников и любят похвастаться. Это тоже своего рода отмёршая кожа, которую ему просто нужно равнодушно стереть.

После исчезновения отца бабушка слегла. Она была уверена, что её мучает бес, который сначала похитил отца, а теперь начал расправу с остальной семьёй. Вернее, бабушка не сама так решила, а услышала от проповедницы, которая устраивала отчитки. Бабушка упорно продолжала посещать эти ритуалы, даже когда уже не стояла на ногах. Она брала с собой невестку и внуков. Едва заметив, что бабушка собирается на отчитку, он убегал и прятался. Не только потому, что боялся слушать все эти заклинания, а потому что не мог выносить побоев, которыми сопровождались молитвы. Как он ни плакал и ни сопротивлялся, он не мог вырваться из мёртвой хватки женщины. Так же терпел побои и Кынбон. Под видом молитвы детей жестоко избивали — якобы так бесы должны были обидеться и выйти. В заклинаниях то и дело проскакивал благой мат, который тоже должен был обидеть духов. Короче говоря, все эти молитвы с жестокими побоями были для детей сущей мукой. Если ребёнок плакал особенно громко, говорили, что в нём сидит бес. Чем больше ребёнок голосил, тем усерднее беса изгоняли. Чтобы быстрее высвободиться, нужно было сжать зубы и терпеть. Мама молча терпела эти молитвы, то и дело вытирая слёзы. Она плакала и молила о прощении, считая, что именно она виновата в исчезновении отца. А бабушка после этих молитв стала просто угасать на глазах. У неё было уже не то здоровье, чтобы переносить всё это.

Проповеднице приходилось платить немалые деньги, но бабушка была готова продать даже дом со всем хозяйством, если это поможет изгнать бесов и вернуть единственного сына. Вскоре мать устроилась работать в столовую. У неё не было другого выхода, ведь кто-то должен был зарабатывать деньги, чтобы на что-то жить и ещё оплачивать молитвы.

Через несколько месяцев мама перестала ходить на отчитки сама и не позволяла водить сыновей. Прошло несколько месяцев, от отца новостей по-прежнему не было, а на молитвы приходилось выкладывать такие суммы, что просто перестало хватать на жизнь.

Бабушка, которая уже не вставала, прокляла невестку и внуков, которые перестали ходить на отчитки. По ночам она рыдала и умоляла, чтобы из неё выбили беса, который забрал сына, и скоро её саму отправит на тот свет. Она уже не заводила свои привычные «Господи», господом для неё стала тётка-проповедница.

Поднимаясь по горной дороге в кромешной тьме, мужчина попытался вспомнить маму в молодости. Казалось, будто эта неизвестная тёмная тропинка вела в прошлое. Как он ни напрягал память, мамино лицо ему вспоминалось очень смутно. В его памяти гораздо более чётко запечатлелось то, что было уже после ухода матери, а всё, что было раньше, казалось каким-то давним сном, выдуманной историей, а не явью. Отец, бабушка и мать были какими-то вымышленными персонажами. Огни деревни окончательно скрылись из вида. Он и подумать не мог, что горная дорожка заведёт его так далеко. Казалось, какая-то сила затягивала его всё дальше в чащу, и он уже не мог остановиться. Может быть, и вправду эта глухая горная тропинка была той единственной дорогой, которая соединяла его с прошлым.

Вспомнив, что на том конце пути его ждёт мать, он ускорил шаг. Казалось, оживают все воспоминания, которые он всё это время старался забыть.

Нет, он не собирался обвинять её за то, что она оставила их. Не собирался он и заводить жалостливые рассказы о том, сколько им пришлось перенести. Он настраивал себя, что просто хочет узнать, как она жила и отчего умирает. Даже если бы мать не ушла, вряд ли его жизнь сложилась бы лучше. Поэтому он не держал на неё зла. Конечно, ему приходилось несладко, но всё-таки он считал, что жил не так уж плохо. Когда он оторвал взгляд от земли и поднял голову, вдали померещился какой-то блеклый мерцающий огонёк. Он замер на месте. Вытерев рукавом капавший со лба на глаза пот, он прищурился и попытался рассмотреть этот свет.

2

Он пошёл в сторону этого огня. Он достал из кармана галстук и повязал его. Он должен был показать матери, что неплохо жил и без неё. Он и на самом деле так считал. По крайней мере, он мог гордиться, что всегда делал всё, что было в его силах. Но когда он вспоминал брата, эта гордость пропадала. Потому что всё равно он чувствовал себя виноватым за то, как сложилась его жизнь. Он решил, что скажет матери, что Кынбон сейчас в Америке, его отправили туда учиться как примерного студента. Он потренировался произнести это вслух. «Кынбон ещё... ещё со школы хорошо учился, и теперь... теперь уехал учиться в Америку. Я звонил ему, но он, но он...» Как ни странно, он всегда начинал запинаться, когда врал. Рядом никого не было, но он оглянулся по сторонам и почесал затылок.

Кынбону повезло, в колонию он впервые попал только в 14 лет. Это действительно было везением, если учесть, что он успел натворить к этому возрасту.

Братья с самого детства были крепкого телосложения, в этом они пошли в отца. И хотя после ухода матери дети жили почти впроголодь, они и в плечах, и по весу превосходили своих сверстников. Старший брат всегда был застенчивым и робким, а младший с малых лет был эдакий сорвиголова. Старший зарабатывал на жизнь и учёбу доставкой газет и молока, а младший без особого труда заполучал деньги, которых хватало на карманные расходы, кое-что он даже откладывал. Кынбон постепенно стал главным хулиганом в деревне. Он ничего не говорил — только завидев его на улице, школьники сами доставали из карманов деньги. Когда Кынбон перешёл в среднюю школу, ему надоело ходить собирать деньги. Он просто заходил в класс и писал на доске: «С каждого 500 вон». Положив мел, он открывал журнал и, как классный руководитель, вызывал всех по списку. Понятно, что в школе его долго терпеть не стали и отчислили ещё до окончания первого полугодия. Но он продолжал ходить в школу не менее усердно, чем другие ученики. Он приходил каждый день, как сборщик податей. Этих легко добытых денег было более чем достаточно для подростка, но ему всё равно казалось мало. Похоже, он хотел восполнить деньгами то, что было у других и не было у него. Страсть к деньгам у него была совсем не детская. Если что-то сулило прибыль, Кынбон готов был пойти на всё. Конечно же, добром это не кончилось.

Однажды в тихой деревушке случилось неслыханное до этого преступление. Кынбон воровал вещи у старьёвщика, а потом внаглую перепродавал хозяину обратно. Конечно же, старик не мог не догадаться. Поняв, что попался, Кынбон пытался выкрутиться: «Сказал же — я их нашёл. Давай сюда деньги!» — «Таким проходимцам, как ты, место за решёткой! Может, хоть одумаешься. Смотри-ка, шпингалет какой, а ни стыда, ни совести». Старик уже успел заявить в полицию. «Гони сюда деньги!» —закричал Кынбон не по-детски и полез на старика с кулаками. Ему было досадно, что попался, а когда он понял, что и денег не видать, у него просто крышу снесло. Однако ему, хоть он и был крупным среди ровесников, сил тягаться со взрослым пока не хватало.

От неожиданного поворота событий он сам не знал, что делает. Под руку случайно попался деревянный брусок, он схватил его и набросился на старика. Вдруг из шеи старьёвщика фонтаном хлынула кровь. Бедный старик, не успев даже вскрикнуть, скончался на месте от потери крови. Оказалось, что в этой деревяшке торчал гвоздь, который угодил прямо в шейную артерию. Оставив старика умирать, Кынбон взял деньги за краденый товар и сбежал.

Когда он подумал о брате, его ноги начали подкашиваться. Мерцавший вдали свет оказался гораздо дальше, чем он думал. Вслепую пробираясь навстречу свету, он сбился с пути. Вскоре путь перегородила горная речка. Он не мог придумать, как перебраться на тот берег.

При мысли о брате его всегда мучила совесть. Он чувствовал свою вину за всё, что натворил брат. Он ни разу не ругал его и не сделал ему замечания — слишком сложными были их отношения. После того случая Кынбон ещё не раз попадал в колонию для несовершеннолетних. А в девятнадцать лет опять наломал дров. На этот раз убийство было запланированным, а он уже был совершеннолетним. Он получил пожизненный срок, и уже просидел 14 лет. С тех пор, как ему исполнилось тринадцать, дома он провёл в общей сложности меньше года, остальное время он отбывал наказание в колонии или тюрьме. Старший брат всегда считал, что должен жить за двоих.

Он начал спускаться вниз по течению. Другого выхода не было. Он всё равно не мог найти подъёма к хребту, а дорога обратно затерялась где-то в темноте. Помогая себе руками держать равновесие, он начал спускаться вниз. Было уже очень поздно, и его начала охватывать паника. Он не знал, сколько ещё протянет мать. Уже прошло больше десяти дней с тех пор, как она позвонила. Он жалел, что не догадался спросить её номер телефона.

— Куда ты так крадёшься, модник? — спросил появившийся непонятно откуда директор, шлёпая его по затылку.

— Я... я в туалет. Он всегда ходил на цыпочках, будто крался куда-то. Он не любил оказываться в центре внимания, он чувствовал себя неловко. Он мечтал всегда оставаться незаметным, чтобы на него никто не обращал внимания. Но вопреки его желанию, он никогда не оставался незамеченным — с его фигурой затеряться было практически невозможно.

— Говорил же, прекрати ходить на цыпочках!

Он не заметил, как подошёл директор, хотя тот, конечно же, не подкрался на цыпочках. Он не удивлялся, почему директору, который вроде бы и не пытается прятаться, удаётся быть эдаким человеком-невидимкой. А он наоборот всегда так старался ходить бесшумно, и был настолько сосредоточен на этом, что не замечал, если кто-нибудь подходил или смотрел на него. Почёсывая затылок, он отошёл назад.

— Я что, запрещаю тебе в туалет ходить? Разве что-нибудь тебе говорю?

Он лишь радушно улыбнулся вместо ответа и потихоньку попятился к туалету. Скрывшись за дверью, он почувствовал усталость. Он работал у директора уже три года, но не мог даже заикнуться от том, что ему нужны деньги.

— Здравствуй, сынок... Мама позвонила, как раз во время концерта. Он стоял у входа на трибуны и размахивал светящейся палочкой, без которой не может обойтись ни один эстрадный концерт. Голос матери с лёгкостью преодолел промежуток в 26 лет. Он молча держал трубку, но не мог понять ничего, что говорила мать. То ли из-за шума толпы вокруг, то ли от неожиданности. Он никогда не предполагал, что это случится, и совершенно не был к этому готов. Нет, конечно, когда-то он ждал, что мама позвонит, но это было слишком давно — когда они только-только расстались.

— Мне недолго осталось... Ты приедешь ко мне?..

— Что?

Только с этого момента он, наконец, начал что-то понимать.

— Я говорю — умираю я, — повторила мать, но он по-прежнему не мог ничего ответить.

— ...А как ты узнала мой телефон? — спросил он таким тоном, будто и не было стольких лет разлуки. Разговаривая по телефону, свободной рукой он продолжал продавать неоновые палочки и диски.

— Я... немного занят, — тихо сказал он, отдавая сдачу покупателю.

— Твоя мать умирает... — из трубки послышался скрежет железа.

— Я постараюсь приехать, — он говорил на удивление хладнокровно. Он никогда не ждал и не надеялся, что это произойдёт.

— Ты обязательно должен приехать, пока я не умерла.

Он чуть не спросил: «А когда ты умрёшь?»

— Куда мне ехать? — Сейчас, подожди.

Трубку взяла другая женщина и подробно рассказала дорогу:

— Приезжайте в Чинан. Это провинция Чоллабук-до, знаете, да? Садитесь там на автобус, который идёт до Муири, и выходите в деревне Сонсам.

Внешне казалось, что он слушает краем уха, но на самом деле он повторял про себя каждое слово этой женщины, чтобы лучше запомнить. А свободной рукой без остановки продавал диски и неоновые палочки.

3

— Кынвон? Это значит «исток»... Хорошее имя. Видно, что родители постарались.

Он смутился.

— А кроме бани ты ещё где-нибудь работал? — спросил директор, а сам в это время стриг ногти. Это был первый день работы в агентстве. Он вдруг пожалел, что оставил пусть и изнурительную, но стабильную работу. Чтобы устроиться в маленькой, зато расположенной в престижном районе, бане, он целых полгода прислуживал там бесплатно. Он уволился, поверив директору на слово, но с первого дня работы его охватил страх оказаться на улице. Казалось, директор был другим, не таким, каким он видел его в бане. На работе директор казался более равнодушным и строгим.

— Все места работы говорить?

Обнажённый человек, не прикрытый одеждой, кажется гораздо более откровенным и честным. Он пожалел, что оставил прежнюю работу, но что-то менять было уже поздно. Из своего опыта он знал, что единственный выход теперь — из кожи вон лезть, чтобы добиться расположения директора.

— Ну да, говори.

— Когда был помладше, носил вещи старьёвщику, разносил газеты. В 25 лет тоже в бане работал. А так, после двадцати, в основном работал официантом. Разносил в клубах закуски, в барах спиртное. Ещё в массажном кабинете работал по хозяйственной части. Мыл посуду в ресторанах и столовых. Может, помните — одно время были популярными рестораны, где мяса можно брать, сколько хочешь. Так вот в таком ресторане я тоже работал.

Он осторожно поглядывал на директора. Тот сидел с закрытыми глазами.

— Да, помню.

— До двадцати в основном что-то развозил…. Еду из китайского ресторана, пиццу… На заправке немного поработал, в цветочном магазине курьером. А после армии хотел найти какую-нибудь более постоянную работу…

— Короче говоря, ты работал в сфере услуг. Ладно, всё ясно. Это опыт тебе пригодится, когда будешь работать у меня. А вообще кем ты мечтал стать?

— У меня не было такого… Просто нужно было зарабатывать на жизнь. Единственное — сержантом хотел стать, но меня не взяли...

— Когда служил?

— Да.

— А школу закончил?

— Экстерном.

— Ну и ладно. Значит, читать умеешь.

Директор, будто спохватившись, достал из внутреннего кармана конверт с деньгами.

— Это твоя первая зарплата. В этом месяце плачу авансом — купи себе что-нибудь из одежды. Необязательно ходить в костюме, но всё равно надо приодеться.

Кынвон не знал, как отблагодарить директора.

— Короче, договорились. Твоя работа — та же сфера услуг. И работать ты будешь на одного человека. Будешь менеджером. Но ты должен помнить вот что...

Кынвон осторожно глянул на директора. Смотреть собеседнику в глаза для него было большим испытанием, его взгляд всегда блуждал.

— Делай только то, что тебе говорят, и не ничего не выдумывай сам. Всё понятно?

— Да.

— Слушай только меня. Ты должен служить мне, а не прислуживать своей подопечной. Понял?

Крепко сжав кулаки, которые лежали на коленях, он решительно кивнул. Он уже потерял чувство времени и не знал, как долго спускался вдоль горной речки. Тонкие ветки царапали его щёки и руки. От стекавшего пота царапины начинало щипать. Он обернулся, но не мог даже определить, с какой стороны пришёл. Он старался не упустить из виду тот тусклый свет, который виднелся вдали по ту сторону реки, но всё отдалялся и отдалялся. Он вдруг опомнился и начал что-то искать в пиджаке, который всё время нёс в руках.

— Когда окажетесь в деревушке Сонсам, увидите маленький магазинчик. Спросите там, как добраться до духовного центра.

Деньги оказались в кармане брюк. Мужчина вспомнил, на что женщина обратила его внимание:

— У вашей мамы большие долги. Я, конечно, не настаиваю, чтобы вы отдали всю сумму...

Как и наказал директор, Кынвон первым делом пошёл на рынок и купил себе новую одежду. Сколько он ни ходил по рынку, он так и не смог выбрать больше одного костюма. Он решил сходить в обновке в баню, где работал раньше. Впервые за всё время он мог помыться без спешки, в своё удовольствие. Видимо, бывшим коллегам было непривычно видеть его в костюме, и даже его лучшие приятели, с которые ему были как родные — парикмахер и продавец в ларьке — сухо поприветствовали его и продолжили заниматься своими делами. Поэтому он даже не подошёл к ним попрощаться, а просто незаметно оставил две пары семейных трусов, которые купил в подарок бывшим коллегам, и ушёл.

Уже через несколько дней он понял, в чём заключается его работа. Он понимал, что всё это как-то неправильно, но другого выбора у него не было. Понял он и то, что означали слова директора служить только ему одному. Менеджер был своего рода надзирателем. Его подопечная певица не могла ничего делать без разрешения менеджера — ни разговаривать по телефону, ни выходить на улицу, ни даже есть. У неё не было ни самого обычного мобильного телефона, ни кошелька, ни дома. Она должна была слушаться менеджера, а менеджер в свою очередь на всё получал разрешение директора. Без его разрешения девушка не могла ни есть, ни спать. Директор составлял расписание, а менеджеру нужно было просто всегда быть вместе с ней.

Её звали Чиён, но она взяла псевдоним Кэш, а своё настоящее имя должна была забыть. Этот псевдоним придумал директор, и действительно, златовласая Кэш была для директора источником тех самых «кэш», наличных. Официально ей было двадцать, но он не знал, сколько ей на самом деле. Вся информация была только у директора, а сама девушка ничего не рассказывала. Но, абсолютно точно, она выглядела моложе. Если многие артисты занижают свой возраст, то про Кэш ходили слухи, будто она, наоборот, прибавила себе несколько лет.

Светловолосая Кэш пела в жанре шансон, который любит среднее поколение, и чтобы преуспеть, ей нужно быстрее «состариться». Поэтому ради успеха Кэш пришлось повзрослеть раньше времени. Иногда она жаловалась, что хочет петь что-то современное, но в остальном не возражала и безропотно делала всё, что ей указывали. Она считала, что должна благодарить директора за то, что он вывел её на эстраду, а значит, заработать ему ещё очень много «кэш».

Кынвон круглыми сутками был с ней.

— Ну ты и деревенщина, — этими словами заспанная Кэш впервые встретила своего менеджера.

От стыда он не мог смотреть ей в глаза, и только стоял и теребил рукава нового костюма.

— Директор велел не завтракать — вы на диете, — сказал он почти шёпотом.

Он был бы не прочь перекусить, но если не ела Кэш, он тоже должен был голодать вместе с ней.

Отправляясь на гастроли, он должен был спать с ней в одной комнате. Кэш не давала повода для подозрений, но директор по-прежнему был начеку. Он никак не мог отделаться от мысли, что в один прекрасный день она сбежит в другую контору. Примерно такой же страх Кынвон испытывал перед директором, поэтому прекрасно понимал его. При каждой возможности директор рассказывал разные случаи, как артисты предавали продюсеров.

— Ты так и остался деревенщиной. Мне стыдно с тобой появляться на людях.

Кэш вскоре предстояло первое выступление на телевидении.

В гримёрной никто не обращал на неё внимания, никто не уступал место. Им с трудом удалось найти стул в углу. У Кэш не было костюмера, как у других артистов, поэтому Кынвон стоял с охапкой её платьев в руках. Им удалось занять место, в том числе благодаря широким плечам Кынвона и его молчаливости. В гримёрной было много известных артистов, которых он часто видел по телевизору, но он не обращал на них внимания. Он должен был как никогда внимательно следить за тем, что делается вокруг — таково было особое распоряжение директора.

— Все эти певички один раз попадут в эфир, а потом только и думают, как бы сбежать. Не разрешай ей ни с кем разговаривать, — наказал директор заговорщицким тоном.

Ему казалось, что директор совершенно зря волновался — на Кэш никто вообще не обращал внимания.

Кынвон изменил одному из своих жизненных принципов. С тех пор, как устроился менеджером, он перестал сдерживать любопытство.

— Вы говорите, я — «деревенщина»? — спросил он после длинного молчания. До этого он заговаривал со своей подопечной, только чтобы передать распоряжения директора.

— Конечно, — ответила Кэш, моргая своими большими глазами. Казалось, её длинные ресницы дрожат. — Люди, которые тут работают, даже не посмотрят на вещь, если это не бренд. Все... кроме тебя.

— Не бренд? — кажется, он слышал об этом.

— Вы имеете в виду одежду?

— Одежду, сумки, очки, обувь... Тут есть, где развернуться. Ты, вообще, откуда такой взялся?

— Что значит «откуда»?

Он понял, о чём она спрашивала, но ему было стыдно признаться, что он работал в бане. Такое с ним было впервые. Он медленно повернул голову и завёл микроавтобус.

Он поднимался вверх вдоль реки почти ползком, задыхался, но не останавливался. Откуда-то послышался тоскливый вой. Когда, запыхавшись, он взобрался на вершину, вдали у склона он заметил тот самый тусклый свет, к которому держал путь. Он немного успокоился. «Повезло», — пробормотал он и вздохнул с облегчением.

4

Он всё время шёл по направлению к мерцавшему вдали свету, но, как ни странно, свет как будто всё время отдалялся. Наверное, это от того, что в темноте сложно определить расстояние. По мере того как он приближался к огоньку, тот становился всё тусклее, как будто куда-то убегал. Он всё шёл, и в конце концов набрёл на дорожку, которая вела к гребню горы. Было сразу видно, что это людная тропа. Он достал телефон и посмотрел на время. Ночь уже скоро должна была смениться рассветом. Он надел пиджак, который нёс в руках, и отряхнулся.

Когда Кынвон пошёл в универмаг, чтобы купить себе что-нибудь фирменное, у него волосы встали дыбом от цифр на ценниках. Он знал, что будет очень дорого, но не мог даже представить, что настолько. Он выскочил из магазина как ужаленный.

Он попытался успокоить себя мыслью, что не все люди покупают себе фирменные вещи. А вскоре он узнал, что они продаются не только в универмагах. На рынке он нашёл точно такие же. Он купил себе белый ремень с овальной пряжкой от Дольче и Габбана и бумажник от Луи Виттона — то, с чем ходили почти все менеджеры, которых он встречал на телестудиях. Он помчался к Кэш, чтобы показать ей обновки. Но после выступлений в пяти клубах прошлой ночью она настолько устала, что никак не могла проснуться.

Он натянул ремень брюк повыше, чтобы было заметнее. Когда Кэш, протирая глаза, вышла в гостиную и увидела его, она рассмеялась.

— Что это за ужас!

Кынвон в смущении взял со стола новый бумажник и начал вертеть его в руках.

— Где ты это купил? — Кэш не могла сдержать смех.

— Зачем тебе такая огромная надпись? Так никто не ходит. Фу, какой позор!

Он посмотрел на свой ремень.

— Я подумал, что если уж покупать, то надо, чтобы сразу заметно было... — название бренда было написано во всю ширину пряжки. — И белого цвета взял, чтобы все сразу видели…

Он не мог поверить своим глазам. Чем ближе он подходил к свету, тем бледнее тот становился.

Мать исчезла точно так же неожиданно, как и отец. Но если день, когда ушёл отец, он помнил очень чётко, то того дня, когда ушла мать, он не помнил. Просто однажды, вернувшись из школы, он не застал её дома, не пришла она и на следующий день. О том, что она вышла замуж во второй раз, он услышал уже позже от родственников. А через несколько лет от двоюродных братьев узнал, что она родила.

Родственники со временем устали о них заботиться. Это только сначала все жалеют и помогают, но сочувствие далеко не всегда превращается в чувство долга. Когда родственники стали наведываться всё реже и реже, Кынвон с братом сами начали ходить попрошайничать. Но одно дело, когда помогают по своей воле, и совершенно другое — когда об этом просят. Если раньше родственники один перед другим старались заботиться о племянниках, то когда мальчики сами стали являться к ним, они, конечно же, не обрадовались. Все только и твердили, мол, не приходите, ждите дома.

У братьев был только дом, который им оставили отец и бабушка. Когда Кынвон поступил в старшую школу, он пошёл к дяде и попросил продать дом. На вырученные деньги он собирался отправиться с Кынбоном в Сеул. Он решил бросить учёбу и начать зарабатывать деньги.

— С чего ты решил, что это твой дом? Не много ли просишь? На самом деле, дядя был отчасти прав. Когда не стало отца, бабушки и матери, дядя сразу переписал дом на себя. И как бы взамен он кормил племянников несколько лет. Кынвон продолжал требовать, чтобы дом переписали на него.

— Тебя же никто не выгоняет, живи. Что тебе ещё нужно? Гляди ты, малой ещё, а уже какой падкий на деньги.

«Ладно, может потом сами додумаются вернуть», — решил он и вернулся с братом домой. Он уже жалел, что всё это затеял: после такого разговора он уже не мог рассчитывать на помощь от дяди.

В ту ночь в доме дяди случился пожар, причину которого так и не выяснили. Двоюродный брат, который был на год младше Кынбона, не смог выбраться из огня и погиб. Остальные спаслись, но не вынесли даже ложки — сгорело всё, что у них было. Кынвон знал, что младший брат ходил куда-то ночью, но никому не сказал.

Предположение оказалось верным, и дорога действительно вела в сторону того тусклого света. Он начал спускаться почти бегом. Но когда подошёл поближе, свет будто растворяться. Вместо него он увидел какое-то большое белёсое пятно, слишком размытое, чтобы быть похожим на огонёк. Он был уверен, что свет был именно здесь. Его бросило в пот — он как будто всю ночь гонялся за призраком. Когда он подошёл поближе к этому большому пятну, он замер.

Он оказался под цветущей сакурой. Освещённый луной её ареол он и принял за огонёк. Обессиленный, он сел на землю под этим деревом-великаном, которому явно было больше ста лет.

Кэш со временем становилась настоящим источником «кэша» для директора. Теперь она уже не скиталась по клубам, как раньше. Чем популярнее она становилась, тем жёстче следил за ней директор. Чем больший доход она приносила, тем больше директор боялся, что она сбежит. Это было уже похоже на наваждение. Казалось, что он уже не доверяет и Кынвону.

— Кажется, ты забываешь, что должен служить только мне. Небось, тоже скоро захочешь сбежать, но помни, и Кэш, и ты — вы оба принадлежите мне.

Кынвон ничего не ответил.

— Почему ты молчишь? У вас что, любовь-морковь?

Кынвон поднял глаза и посмотрел на директора, но не знал, что ответить.

— Сколько ты уже с ней работаешь? Три года? Уже, небось, успел прикипеть.

Кынвон по-прежнему ничего не отвечал. Конечно же, между ними не было никаких отношений, но и было бы неправдой сказать, что, находясь вместе круглые сутки, они друг к другу ничего не испытывали. Он искренне переживал за Кэш, любил её. Для него она была единственным родным человеком.

— Только не вздумай искать ей нового продюсера. Просто я знаю, как это бывает.

Это уже был не тот Кынвон, каким когда-то он устроился на работу. Теперь у него был и настоящий ремень от Дольче и Габбана, и бумажник от Луи Виттона. Он часто бывал на телевидении, и у него там появилось много знакомых. Подозрительность директора начала переходить все границы. Кэш и Кынвон не давали повода для подозрений, но директор не оставлял их в покое.

— Ты помнишь, кто тебя вытащил из нищеты?

Кынвон, как обычно, молча выслушивал эти истерики. Он, как и раньше, хотел быть для него надёжным и честным работником.

5

А Кэш за всё это время ничуть не изменилась. Она оставалась такой же, какой была в самом начале своей эстрадной карьеры. У неё по-прежнему не было ни мобильного телефона, ни кошелька, которые есть у всех. По вечерам ей приходилось выступать гораздо больше, чем раньше, так что времени встречаться с друзьями у неё не было, и кроме менеджера она ни с кем не общалась. Кынвон и сам побаивался, что Кэш сбежит. Если это произойдёт, то ему придётся тяжелее всех, потому что он останется ни с чем. Так что Кынвон ещё больше, чем директор, старался держать Кэш под контролем. Для него Кэш была гораздо более важным будущим и настоящим, чем для директора. Поэтому именно он не давал ей сделать ни шага в сторону.

— …Господин директор. Я уже не тот Кынвон, что раньше. Я теперь уже…

Только недавно Кынвон впервые осмелился возразить директору. Это случилось после того, как директор отказал Кынвону в том, о чём он с таким трудом осмелился его попросить. Кынвону нужны были деньги для матери. Без этих денег он уже целую неделю не мог отправиться к ней.

Это было в тот день, когда они сидели с Кэш и мило беседовали за ужином. Кэш попросила сводить её в ресторан с мясом на углях, и Кынвон специально выкроил время в её плотном графике. Когда мясо было уже почти готово, откуда ни возьмись, появился директор. Кынвон не заметил, как он подошёл.

— Сколько раз говорил тебе не сидеть на краю стула, — сказал директор, шлёпнув Кынвона по затылку.

Тот в испуге вскочил со стула.

— Ничего себе, сидят тут, воркуют, а меня не позвали!

— Вы только не подумайте… — попытался оправдаться Кынвон.

— Да шучу я, шучу. Чего ты испугался? Директор изображал благодушие. — Столько времени прошло, а ты всё тот же. Пора становиться уважаемым человеком! А то, что это такое? Менеджер известной певицы висит на краю стула. Я тебя вытащил из бани, чтобы ты знал себе цену, а ты всё за старое. Кэш рассмеялась, как будто слышала это впервые.

— Просто он всю жизнь всего боялся, — добавил директор.

Это сильно задело Кынвона. Долго не раздумывая, он попросил деньги, но не сказал настоящую причину. Это задело самолюбие директора.

— …Господин директор. Я уже не тот Кынвон, каким я был раньше. Я теперь уже… — сказал он, вставая.

— Да нет, ты всё тот же. Всё тот же Кынвон, который по-прежнему сидит на краю стула, по-прежнему всюду крадётся на цыпочках. Ты всё тот же Кынвон, который всегда всего боится.

Кэш умирала со смеху, прикрыв рот и опустив голову.

Он долго сидел под сакурой. Удивительно, как это усыпанное цветами дерево привело его сюда. Глубокой весенней ночью на его голове собралась горка белых лепестков, похожая на снежную шапку.

Он отряхнулся и встал, но не знал, куда идти дальше. Осмотревшись по сторонам, он попятился от удивления — только сейчас он заметил, что за сакурой прятался дом.

Он медленно подошёл к дому, чтобы, дождавшись рассвета, спросить дорогу. Толкнув дверь из прутьев, он вошёл внутрь и кашлянул, но внутри было по-прежнему тихо. Похоже, в доме никого не было. Во дворе стояли чьи-то вещи, значит, ещё совсем недавно тут кто-то жил. Он сел на край террасы и начал тоскливо рассматривать обильно цветущую сакуру, освещённую лунным светом. Он снял промокший насквозь пиджак и бросил его на пол террасы. Потом он нащупал внутренний карман, чтобы убедиться, что конверт с деньгами на месте. И тут его одолела усталость. Напряжение ушло, и его начало клонить в сон. Он посмотрел на часы — до утра оставалось не меньше двух-трёх часов. Он был уверен, что когда будет светло, он легко сможет найти дорогу. Его сильно клонило в сон. Он ещё раз тихонько спросил, есть ли кто-нибудь в доме. Спина подсыхала, и его начало знобить. Была весна, но ночью в горах было прохладно. Раскачивавший цветущие ветки сакуры ветер пронизывал насквозь. Он легонько потянул дверь. Дверь сразу открылась, как будто только этого и ждала. Раз дверь всё равно открылась, он решил разуться и войти внутрь. В темноте ничего не было видно. Гулявший среди веток сакуры ветер влетел вслед за ним. Он светил зажигалкой, чтобы найти выключатель, но сколько ни шарил по стене рядом с дверью, никак не мог его нащупать. Он уже отчаялся и собрался выйти, но стукнулся обо что-то головой. Он усмехнулся, вспомнив как это было раньше. Пошарив руками в воздухе, он нащупал известный до боли круглый выключатель. Долго поморгав, старая лампа включилась.

Он собрался сесть на пол, он тут увидел то, от чего в ужасе попятился, плюхнулся на пол и продолжал ползти назад. Ровно вдоль стены лежал труп. Было видно, что он лежит здесь уже очень давно.

Вчера утром Кэш куда-то исчезла, оставив на столе записку. «Спасибо тебе за всё. Всё-таки блондинкам не подходит шансон. Я ухожу, потому что хочу петь что-нибудь современное. Увидимся». Рядом с запиской лежал конверт с банковскими чеками. Там было десять миллионов вон. Та сумма, которую Кынвон просил у директора. Он был в полном недоумении. Когда она успела договориться с новым продюсером, если он постоянно ходил за ней по пятам? Только тогда он понял, что на самом деле очень мало знал о ней. Он уже представлял, как будет рвать и метать директор. Конечно же, он подумает, что именно Кынвон пристроил её в другую контору.

Он сидел и ждал Кэш, прекрасно понимая, что она не вернётся. Он надеялся, что она хотя бы позвонит. Не сомкнув глаз, он всю ночь вспоминал те три года, которые провёл вместе с ней. Он понимал, что такого счастливого времени у него больше не будет. Ему вдруг стукнуло в голову, что Кэш не знает номера его телефона — она ведь никогда не звонила ему. Когда пропала последняя надежда, притупилась и тоска.

Как только рассвело, он стал собирать вещи. Набрался целый чемодан фирменной одежды, которой он накупил за последние три года. Он уже переступил порог, но потом развернулся, бросил чемодан на середину комнаты и вышел на улицу налегке.

Было видно, что труп лежал тут уже несколько месяцев. Лоб окончательно разложился и высох, и из-за этого больше был похож на голову мумии. Удивительно, но аккуратно собранные сзади волосы остались такими же, какими они были при жизни. И только по впавшим глазам, раскрытому рту с разложившимися дёснами было понятно, что это всё-таки покойник. Подкожный жир разложился, проступил наружу, и поверхность кожи блестела, будто покрытая лаком. Она была похожа на отполированное бревно. Он пытался вспомнить лицо своей бабушки, когда та умерла, но так и не смог. Взяв себя в руки, он осмотрел комнату. Вокруг аккуратно лежала домашняя утварь. На стене одиноко висела рамка, где за стекло было воткнуто несколько фотографий. Кынвон встал и начал рассматривать их. Эти несколько старых снимков коротко рассказывали о жизни старухи-покойницы. На одном снимке она была молодой с ребёнком на руках. По другим снимкам было понятно, что у неё было несколько детей. На самой свежей фотографии она уже держала на руках внуков. Семья казалась дружной. Но как так могло случиться, что тело пролежало несколько месяцев в пустом доме?

Кынвон лёг у другой стены, подальше от покойницы. Он не спал две ночи и уже не мог бороться со сном. Он сразу же глубоко заснул.

Проснувшись, он с трудом мог вспомнить, кого видел во сне. Казалось, что ему приснилась бабушка, которую он уже плохо помнил, отец, мать, блондинка Кэш, старуха-хозяйка этого дома.

— Спасибо, хозяйка, — сказал он в сторону покойной хозяйки дома, который стал его ночлегом, и поспешил дальше.

Его ласкали яркие утренние лучи солнца. Сверкающие на солнце лепестки сакуры слепили глаза. Большими шагами он спускался по горной дороге. Вдруг мелькнула мысль, что, может быть, матери уже нет в живых. Он вспомнил, что видел её во сне вместе с отцом и бабушкой. Он ускорил шаг, чтобы отбросить неприятное предчувствие.

Довольно долго он почти бегом спускался с горы, но потом вдруг вернулся к дому с сакурой. Он по-хозяйски взял стоявшую в углу двора лопату и пошёл на соседний холм.

Выбрав ровное место, он принялся копать. Ветер, исходивший от сверкающих цветков сакуры, пролетел мимо, легко коснувшись его груди.

https://www.koreana.or.kr:444/months/news_view.asp?b_idx=3154&lang=ru&nt=&page_type=list#k